«Легче не будет. Но я буду знать правду»

У меня растет сын. Я хочу, чтобы он был здоровым и умным. И чтобы жил. Так же думали матери и отцы 84 мужчин, четыре с половиной года назад положивших свои жизни в Аргунском ущелье …

…Я договаривался о встрече с мамами – Татьяной Александровной Коротеевой, Еленой Леонидовной Шевченко, Александрой Александровной Загораевой – со смешанными чувствами: как мне, молодому парню, который годится им в сыновья, разговаривать о том, что наверняка вызовет у них незатихающую боль?

Говорили мы на самые разные темы, но о чем бы ни шла беседа, все ее нити рано или поздно возвращались к той неисправимой несправедливости, жертвой которой стали 1 марта 2000 года их сыновья.

«Не очень ясное, не очень понятное, не очень хорошее…»

- После трагедии как изменилось ваше внутреннее отношение к армии? Что изменилось в вашем отношении? Что в нашей армии надо менять?

Шевченко: Мне очень жаль, что ребята идут в армию. Тяжело…

Загораева: Армия есть армия, она должна быть, но не такая…

Коротеева: Конечно, без армии страна существовать не может. Но то, что в армии надо наводить порядок – это однозначно. Даже исходя из того, что наши ребята вели бой, и не было помощи, и три дня их не могли забрать – значит, там творится что-то непонятное. Значит, ее надо полностью менять, пересматривать, перестраивать. Может, там что-то и меняется, но нам не видно.

Шевченко: Вот у меня знакомый мальчик служит на контрактной службе, уже почти заканчивает. Он, конечно, находится дома – им разрешили дома появляться, но каждый день ходит в армию. Платят, конечно, более или менее нормально, но труд там адский: делают они все, что им ни прикажут, даже то, что не положено по уставу. Служит только из-за того, что нужны семье деньги. А отсюда и такое отношение к армии.

Коротеева: Показывают: какая у нас техника, как все вроде подготовлены… А случилось – и техники нет, и помочь никто не может. Это где-то в руководстве проблема, это не в солдатах. Это командование или специально такую политику проводит, или…

Загораева: Ребята после гибели роты ко мне приходили и говорили, что им все рассказывать нельзя… Они попросили у меня первую еще книгу «Шаг в бессмертие» (я это не афишировала, потому что сама тогда знать ничего не хотела) – там была карта, и вот ребята мне показывали, где они стояли и были готовы помочь нашим ребятам, и было сто человек добровольцев. Но не дали приказа. Об этом молчат…

Коротеева: Мне об этом тоже рассказывали. Рассказывали, что они сидели, сжимая оружие…

Загораева: Они поседели там…

Коротеева: А вот то, что наш взвод, мой и Загораевой были там, который пробился – в этом взводе Героев нет. Посчитали, что они нарушили приказ, потому что пошли на помощь, пошли на смерть. Вот хотя бы из этого можно исходить, что там в армии творится… Не очень ясное, не очень понятное, не очень хорошее…

Загораева: Мы сами понимаем, что там не чисто было. Но как доказать?! Почему мы стараемся добиться правды: чтобы другие не гибли.

Коротеева: До нас доходят слухи, неофициальная информация. Что тропа была продана, мальчики были проданы. Но ссылаться на людей, когда они нам об этом неофициально говорят, – мы не имеем права. Да и кто продал, мы все равно не знаем.

Загораева: Когда ребята погибли, было заведено дело, чтобы заплатить нам за моральный ущерб. Вызвали мою невестку. Я спросила ее: что там? Она сказала, что надо идти свидетелем. – А чем это кончится? – Выплатят моральный ущерб…

Вы знаете, тогда ничего не хотелось, и я говорю: Галя, моральный ущерб никакими деньгами не заплатишь. Какие мы свидетели, мы ничего не знаем…

Шевченко: Как и весь наш народ…

Коротеева: Но когда спустя три года мы смогли заинтересоваться этим делом, нам не дали его даже прочитать и ознакомиться. Что будет дальше? И закрывать, видимо, боятся, и вперед движения никакого…

Загораева: Человека, который заводил это дело, уволили…

- А уволили по каким причинам?

Коротеева: Видимо, полез не туда. У нас страна знаете какая, только говорят, что свобода…

Загораева: И этот человек, которого уволили, сказал: я знаю, как погибли ребята, но я сказать вам не могу. Мне надо отработать, когда пойду на пенсию, я вам скажу.

Шевченко: И до сих пор мы не знаем, как они погибли. Сделали, что был бой, что награды получили, олицетворили, как говорится, что они сражались, что они герои…

Коротеева: А ребята снова идут и снова гибнут, все равно идут туда и все равно гибнут. Никто там порядок не наводит. И понятно, почему военкоматы не добирают в призыв. У каждого жизнь одна.

Загораева: У меня два внука и я снова боюсь… Страшно, потому что и офицеры расхлябанные, и полковники, и подполковники…

Шевченко: Конечно, всех военных под одну гребенку нельзя…

Коротеева: От самого низа есть люди честные и не честные – везде. Так и в армии. Есть офицеры, которые чувствуют боль утраты… Они теряют своих солдат. А кому-то все равно, продали – и все.

«У ребят в этом возрасте внутренность еще не ржавая»

- Сейчас в школах проводят уроки мужества, куда приглашают военных, ветеранов. Как правило, там рассказывают о хорошем, о сильных сторонах российской армии… А вас на такие уроки приглашают?

Коротеева: Когда я работала в профессиональном лицее, я такие уроки проводила. Показывала ребятам и кассеты, и военных корреспондентов приглашала. И потом даже ребята, кто не смог быть на таком уроке, приходили ко мне домой, чтобы все это посмотреть.

Еще был такой момент. Девочке из семьи одного из погибших Шестой роты срочно требовалось переливание крови. Дивизия дала только двух доноров. И мы с Еленой Леонидовной ходили по лицею, просили мальчиков, кому есть восемнадцать лет и у кого первая группа крови, кто может и хочет – оказать девочке помощь. На следующий день на донорском пункте была толпа.

А потом мы от «Красных Гвоздик» подарили ребятам цепочки с жетончиками ВДВ и благодарственные письма.

Еще я была на уроке мужества классного руководителя своего сына… И случайно побывала на уроке в Пушкиногорском районе, собрали старшие классы. Ребята плакали.

Загораева: Я была один раз приглашена на такой урок. Вначале очень плакала, но потом увидела ребят и успокоилась. Я рассказывала про своего сына.

У ребят в этом возрасте внутренность еще не ржавая, они чувствуют. Наши, в глубинке это чувствуют лучше.

Коротеева: Духовные ценности подчас больше нам необходимы. Конечно, и без материальных сейчас тяжело… Но мы хотим, чтобы ребят помнили. Они тоже жить хотели, они служили честно.

«Мы с этой болью так и уйдем, наверное, из жизни»

- Вы между собой за рамками ваших общих проблем общаетесь?

Загораева: Конечно, по всяким поводам… И дни рождения вместе отмечаем… Но всегда разговор, о чем бы мы ни говорили, заканчивается одной и той же темой. Наши погибли, наших не вернешь. Мы с этой болью так и уйдем, наверное, из жизни.

Коротеева: Когда мы слышим, что кто-то погиб, мы чувствуем это острее. Мы через это прошли, мы плачем так же, как и те родители, которые узнали, что их дети больше не вернутся. Те, кто через это не прошел – ахнут, пожалеют – и пойдут по жизни дальше.

Загораева: Не понимают люди, пока этого не произойдет. Мне говорят иногда: а зачем это ты ходишь, зачем это вы добиваетесь, тебе что, легче будет, когда скажут, как он погиб. Я отвечаю: легче не будет. Но я буду знать правду и я добиваюсь, что если мой внук пойдет – не погибнет. Или твой внук – не погибнет. Вот чего мы добиваемся. Многие этого не понимают. И тогда становится обидно.

Вот недавно позвонили: у вас сегодня праздник! Какой праздник? Ну, как же, вам сегодня стелу открывают. Это не нам, говорю, это ребятам. Это всем десантникам.

Коротеева: Это не праздник, это дань памяти. На сколько веков хватит?.. Хорошо, что кто-то будет знать и помнить…

«Может, они хотели забыть, а мы напомнили о себе»

- После создания «Красных Гвоздик» вам стало легче?

Коротеева: Да, с тех пор все и пошло. Пока мы не стали организацией, пока мы не стали сами добиваться, нам шагов навстречу никто не делал. И тем, к кому мы обращались, уже стало неудобно отказывать. Городская и областная администрация стали с нами сотрудничать, мы общаемся, они нам помогают.

И с заместителем командира дивизии Маниным мы общаемся. С Семенютой мы сталкиваемся реже, но чувствуется, что он помнит. Психолог в дивизии с нами работает, Петр Петрович. Он очень спокойный, уравновешенный. А вообще они открылись после того, как мы перестали к ним обращаться: дайте то, сделайте это. Сейчас мы с ними сотрудничаем, и вопросы решаем сами.

- Как вы сами решаете проблемы и как на это отзываются другие люди?

Коротеева: Например, у нас было собрание, на котором мы решили, что нам необходимо «прикрепиться» к госпиталю ветеранов. Сделали выписку из протокола нашего собрания, написали просьбу со списком всех наших семей из Псковской области, принесли в областной комитет по здравоохранению. Они положительно откликнулись на нашу просьбу.

А потом по нашему примеру там появились списки всех семей погибших, не только Шестой роты.

Вместе нам проще. От организаторов премии «Воины духа» как-то прозвучало, что чем мы будем звонить администрации, мы одному из вас позвоним, а ваше «цыганское радио» разнесет на все 84 семьи.

Загораева: Я хочу рассказать о случае с Надеждой Григорьевной Нищенко, это мама одного из ребят, она из Бежаниц. Она узнала, что открывается памятник, и попросила районную администрацию о помощи, чтобы ей помогли доехать до Пскова. Ей отказали. Но районная администрация на открытие в Псков приехала на машине.

Мать приехала сама.

- В «Красные Гвоздики» вошли уже все 84 семьи?

Коротеева: Мы считаем всех полностью. В принципе все знают, мы связаны со всеми.

- А в других регионах родственники погибших ребят из Шестой роты не объединялись в организации?

Шевченко: Нет. Мы хотим их присоединить к себе, они о нас знают.

Коротеева: Уже и звонили, даже заявления о вступлении присылали. Но ведь на другие администрации мы воздействовать не можем. Поэтому только обмениваемся информацией.

- Какие у вас отношения с дивизией сейчас?

Коротеева: Может, и у нас была обида, что нашим ребятам никто не помог. И у дивизии к нам натянутость была. Может, они боялись, что мы от них чего-то требовать начнем? А может они хотели забыть, а мы напомнили о себе… Сейчас пошло какое-то сглаживание… Сейчас какой-то баланс. Мы существуем параллельно им. На какие-то годовщины, празднования они вспоминают о нас, мы вспоминаем о них. Мы делаем что-то общее: от нас – от души, и от них – от души. Но до этого прошло четыре года… Они, возможно, хотели от нас отойти, забыть, но потом, наверное, поняли, что этого не забыть, от этого никуда не деться.

- Глупый, может быть, вопрос, но все-таки: что государство может для вас сделать?

Коротеева: Первое, что мы хотим: чтобы выплачивали пенсии родственникам погибших не с 55 лет женщинам и с 60 – мужчинам, как это сейчас происходит, и многие родители не доживают просто до этих лет, мы уже четверых потеряли, а с момента гибели. А кто получает пенсию – те получают всего 1000 рублей.

- А в России кто-нибудь еще с такой инициативой выступал?

Коротеева: Мы не знаем, на нас не выходили. Это была наша инициатива.

Это – основное. А по поводу льгот… Непонятно, что теперь будет с льготами вообще.

Шевченко: Сейчас в законе прописано много льгот, но воспользоваться этими льготами невозможно. Почти ничего не действует. Такая у нас страна. Льготы надо «выхаживать».

«И как бы войны у нас нет»

- Все началось с Чечни. Что с ней делать?

Загораева: Нельзя же с ними всю жизнь воевать! Молодежь гибнет, скоро и воевать некому будет. Сколько детей без отца растут. А сколько инвалидов после этой войны!? И как бы мирное у нас время. И как бы войны у нас нет.

Коротеева: Это же политика. Пока она будет оставаться такой, будет война. А так – хоть головой об стенку. Там ведь отмываются огромные деньги. Это началось еще в начале 1990-х годов. Я тогда работала в банке и был такой список фальшивых кредитовых авизо, и первым в нем была Чечня.

Так и сейчас. Деньги выделят на постройку дома в Чечне. Его разбомбят. И снова нужны деньги на его восстановление. И так без конца.

- Так что же должно произойти, чтобы чеченская война прекратилась? Чтобы поднялась в обществе какая-то волна против войны?

Коротеева: Говорить про Чечню – это говорить в пустоту. Мы летаем в пустоте.

Пока не будет пресечено то, что выгодно, мы будем плакать, оплакивать ребят, будем говорильню говорить. Бесполезно.

Ну что нам, на рельсы идти в Москву ложиться?! Думаете, что-то изменится?

Как нам матери рассказывали: да в Чечне в одном доме сидит наш командир, а рядом дом – там чеченский. Можно подумать, они друг друга не знают, если мы через наше командование выходили на чеченское и искали могилы своих детей… Именно бандиты помогали родителям находить могилы своих детей! Они понимают, что мать приехала искать могилу сына. Мы сами через это не прошли, но нам рассказывали…

Если сами родители могли выйти на этих бандитов, то почему этих бандитов не может найти наша армия? Где оно все?

Нам Путин еще в 2000 году сказал: обещаю, что в Чечне войны не будет. Уже 2004 год – а мы все воюем.

Загораева: Вот он отвечает в телеэфире на вопросы, и мы звоним, но нам никогда не дозвониться, на наши вопросы он не отвечает.

* * *

Спасибо вам, мамы, за то, что, потеряв своих детей, вы бережете чужих…