Капризное дитя музыки

Аркадий Галковский:
«Я пользуюсь только человеческим обаянием»

Человеческий слух восприимчив к различного рода звукам, будь то завывания ветра за окном, скрип колёс, гудок паровоза или звон посуды. И каждый из них воздействует на человека по-разному, вызывает те или иные эмоции: грусть, тревогу, радость или страх, - но никогда не оставляет равнодушным.

Не удивительно, что музыка заставляет человека переживать даже такие эмоции, которых он лишен в повседневной жизни.

«Если кто-то думает, что может управлять музыкой, он ошибается. Музыка управляет нами», - говорит Аркадий Галковский, всем известный как дирижёр симфонического оркестра Псковской областной филармонии. Приходя на его концерты, поражаешься - откуда столько энергии, силы, юмора (вспомните номер «Бутылка шампанского»!)? И в то же время - глубокое сопереживание и чувственность. Человек, ежедневно соприкасающийся с высочайшим искусством, остаётся для простых смертных загадкой.

Но ведь есть и оборотная сторона медали: дом, ребёнок, постоянные репетиции, друзья, родители, дрязги, сплетни, маленькие радости и ошеломительные успехи. И всё это пропитано музыкой, такой разной и любимой.

А начиналось всё довольно просто, как у всех: в семье Галковских в городе Пскове родился сын. Подрос, пошел в школу. В третьем или четвертом классе во время урока вошёл какой-то человек и стал вызывать мальчишек в коридор, где они повторяли ритм, выстукиваемый им карандашом по подоконнику. Аркадий повторил. И попал в некий загадочный список.

Что же было дальше?

- Позже выяснилось, что этот человек – не кто иной, как Мирон Литвак, который только что приехал в Псков и набирает духовой оркестр. Правда, на первое собрание я не пошёл, потому что у меня и в мыслях не было играть на каком-либо инструменте, а родители не хотели отдавать меня в музыкальную школу. Но примерно через полгода я увидел у своего друга маленький блестящий инструмент, который меня заворожил, - трубу. Я подумал: «Какая хорошая штучка! Мне бы такую!». И только тогда я пришел в оркестр.

- Мальчики редко занимаются музыкой. Как Вы думаете, почему вас это увлекло?

- Если бы меня отдали в музыкальную школу, то я, возможно, был бы сейчас кем-то другим. Нужно быть, как говорится, «ботаником – очкариком», чтобы, как тебя поставили в пять лет на скрипочку, так и пиликать. Мирон Исаакович же шёл от коллективизма. Мы постоянно общались, носились по актовому залу, в котором репетировали, играли в пятнашки. Могу сказать, что детство у меня было потрясающим.

- Вы играли исключительно классическую музыку?

- Дело в том, что Мирон Исаакович имел и сейчас имеет некоторое отношение к джазу, поэтому он сразу стал делать параллельно с духовым эстрадный оркестр, в каком-то смысле биг-бэнд, насколько это было возможно из нас сделать. Я играл на различных инструментах. Первое, что мне дали, был баритон. Когда я с ним пришёл домой, мама сказала: «Нет, это нам не подойдёт. Нужно что-то поменьше» – меня из-за него практически видно не было. Потом был альт, а через какое-то время мне попался в руки саксофон. Это была самая красивая вещь, которую я до этого видел! Она меня покорила.

- Поэтому Вы увлеклись джазом?

- Конечно, это очень сильно повлияло. А потом, у меня был кумир, феноменальная личность в музыке – Луи Армстронг. С четвёртого класса каждый день после школы я слушал его пластинку, одну единственную! Он тоже виноват в том, что я стал заниматься музыкой, причём сильно виноват. (Смеясь): Правда, мы с ним знакомы никогда не были, но тем не менее.

Время шло. Мальчик рос, продолжая заниматься музыкой, и это было для него так же естественно, как дышать и говорить. Забавные пятнадцатилетние подростки с пробивающимися усиками и красными галстуками на шеях ездили на конкурсы и фестивали, занимали призовые места, шаг за шагом прокладывая себе дорогу к славе. И она пришла.

- Это был фестиваль в Витебске. После выступления я спустился в фойе, где увидел огромную фотографию. Сначала я смотрел на ботинки – вроде, мои, потом долго поднимал голову и, наконец, увидел своё изображение: я стою в пионерском галстуке, с саксофоном, лицо обезображено вдохновением. В этот момент мне стало как-то стыдно и одновременно приятно, я даже не знал, что делать. Тогда, неверное, закрался в меня какой-то бесёнок. Я почувствовал себя звездой. Очень хорошо это помню. Но с тех пор я абсолютно успокоился на этот счёт, потому что понял, насколько сильно тщеславие в человеке и какие, не дай Бог, чудовищные формы оно может принимать.

Усмирив однажды свою гордыню и тщеславие, Аркадий продолжил заниматься музыкой, не задумываясь более о выборе дальнейшей профессии. Годы, проведённые в музыкальном училище, стали периодом не только накопления профессионального опыта, но и духовного становления музыканта. Именно тогда Аркадий по-настоящему полюбил читать книги, увлёкся психологией и педагогикой. А помогли ему в этом Леонид Трифонов – учитель по педагогике, и Галина Петрова – преподаватель музыкальной литературы.

- Этим людям, как и Мирону Литваку и Михаилу Ривкину, я очень благодарен, потому как они сыграли очень важную роль в моей жизни, помогли мне определиться. Я вспоминаю их, потому как твёрдо убеждён, что только личность может воспитать личность. Совершенно ясно помню, что в разные периоды своей жизни я подражал им, старался брать с них пример. И не жалею об этом.

Не жалеет Аркадий Галковский и о времени, проведённом в армии. Утро, как обычно, начиналось с репетиции военного оркестра. Весь остальной день приходилось довольствоваться ролью десантника и простой солдатской пищей. Зато выходные были настоящим праздником: военный оркестр играл на танцах. Тоже, между прочим, хороший опыт.

А после армии, как водится, женитьба, рождение сына Гриши. Статус семейного человека заставил помимо дирижирования симфоническим оркестром музыкального училища и работы в музыкальной школе податься в ряды советской тогда ещё армии на сверхсрочную (как сейчас говорят, контрактную) службу. К этому времени Аркадий возмужал, стал серьёзным и здравомыслящим (насколько этого можно ожидать от музыканта) человеком и решил, что пока не готов продолжить обучение. Супруга же думала иначе и буквально затолкала его в поезд, шедший в Казань, где находилась консерватория.

- Я жутко боялся, не хотел ехать. Ведь консерватория – это такое заведение, в котором должны учиться не все подряд. В музыкальной школе надо учить всех, в училище тоже, чем больше, тем лучше, потому что из музыкантов получаются хорошие люди всех специальностей.

- Почему?

- О! Это моя любимая тема для разговора! Дело в том, что музыка открывает в человеке некие дополнительные клапаны. Гуманитарное образование носит всё-таки более информативный характер, хотя какие-то чувства, безусловно, пробуждаются поэзией. Музыка же очень обогащает человека, он становится более восприимчивым, более нежным по своей структуре. Это необходимо всем, просто не все об этом знают. Казалось бы, зачем мужчине, если он мачо, если он какой-нибудь частный предприниматель, нежность? А с другой стороны, без этой нежности мужчина как бы не в полном смысле может считаться таковым.

- Но в консерваторию Вы всё-таки поступили?!

- Да, но я учился заочно, поэтому моё обучение было несколько иным, нежели у других студентов. Не было постоянного посещения занятий, зубрёжки, я приезжал раз в полгода на сессию и уже чётко знал, чему мне нужно научиться. В итоге, чего «нагрыз», тем и владею.

А «нагрыз» Аркадий Галковский немало - как-никак управляет симфоническим оркестром. Работа в нём не ограничивается одними только репетициями. Самое главное, над чем приходится трудиться ежедневно, – взаимоотношения в коллективе. Вот тут-то и помогает увлечённость психологией и педагогикой.

- Как складываются Ваши отношения с оркестром, и случаются ли конфликты между самими музыкантами?

- У нас хорошие отношения, несмотря на мелкие неурядицы, которые происходят в любом коллективе. Я стараюсь не давить на людей, быть с ними как можно менее строгим, потому что право на строгость тоже надо заслужить, но я не стремлюсь к этому. В основном пользуюсь человеческим обаянием, чтобы как-то повлиять на них, ведь, в конечном итоге, никто не отменял, что мы должны сыграть концерт. Если же я чувствую, что среди музыкантов появляется склочник, то мне необходимо оперативно, хирургическим путём, удалить эту заразу, чтобы организм нашего оркестра был чистеньким.

- Случалось ли Вам это делать?

- Безусловно. Это происходит не часто, но я каждый раз страшно переживаю. Это как будто от себя самого отрезаю кусочек. Ведь мы общаемся друг с другом настолько часто и много, что, например, другим с мужьями и жёнами не удаётся проводить столько времени.

- Музыкант – одинокий человек?

- Обязательно. Это условие данной профессии. Он может быть сто раз женат (или замужем) – это не имеет значения. Говорят, с музыкантом трудно жить. Да, действительно, ведь он не вписывается в рамки общепринятого бытия. Музыканта надо очень сильно любить и хвалить, пусть даже преувеличивая, надо обращаться с ним как с ребёнком. И ни в коем случае нельзя ругать! Его можно сравнить, метафорически изъясняясь, с карандашом. Учась в школе, будущий музыкант представляет собой практически цельный карандаш. Дальнейшие его пути развития: духовные искания, книжки, музыка разная, всякие раздумья - стачивают этот карандашик, и он становится всё тоньше и тоньше. Шанс сломаться у него очень велик, достаточно его буквально задеть, чуть-чуть надавить. Почему говорят про таких людей, «хрупкие»? Потому что человек себя расходует и истончает искусствами. Мы эксплуатируем свои эмоции, поэтому они должны быть как можно более искренними и честными.

- Но ведь это само собой разумеется!

- К сожалению, нет. Артисты, музыканты – люди очень эгоистичные и капризные, зачастую их терзает зависть, тщеславие. Они, по сути, обыкновенные люди, которые, в то же время, имеют дело с чем-то недосягаемо прекрасным - вот вам и противоречие. И что с этим делать? Требовать от музыкантов, чтобы все они были моцартами, невозможно. Да и не нужно.

- Как Вы понимаете для себя процесс созидания в музыке?

- Об этом говорили очень многие известные люди, Ахматова, например. Главная задача – положить перед собой бумажку и взять ручечку. А потом только успевай записывать. То же самое и с музыкой. Ведь человек здесь, по большому счёту, не при чём. Музыка – самое высокое искусство, выше только Бог. А человек есть некое передаточное звено, которое должно быть адекватным божественному, или, если ты играешь Моцарта, адекватным Моцарту, который также в момент созидания получал какую-то информацию свыше.

Какую «информацию свыше» получает сам Аркадий Галковский, нам неизвестно. Знаем лишь, что, выходя на сцену, он несёт с собой всё то, что накопил до этого времени: когда играл на танцах в военном оркестре, когда читал книжки и слушал музыку, когда женился и потом разводился с женой, - весь грозовой заряд своих эмоций. И кажется, что всё минувшее – лишь предчувствие, предисловие к этому моменту, когда будто вырастают крылья и начинается настоящая жизнь.

Анастасия ПОСТНИКОВА.