Блог

Из подвалов доносится «музыка революций»

«Особенно раздражало его пагубное, как он считал, влияние Гумилёва на молодежь, уводящее от «музыки революции», которую Блок призывал неустанно слушать»
Алексей СЕМЁНОВ Алексей СЕМЁНОВ 26 ноября, 20:00

Впервые о Надежде Павлович я узнал, когда читал о Сергее Есенине. Потом её фамилия постоянно встречалась в книгах об Александре Блоке. Когда знакомишься с биографиями Марии Юдиной или Михаила Бахтина, то снова возникает её фамилия. Павлович знала их всех – Блока, Есенина, Гумилёва, Брюсова, Белого, Пастернака, Ахматову… А умерла в год московской Олимпиады. Так, наверное, было с современниками Пушкина, дожившими до Пушкинской речи Достоевского.

У Надежды Павлович есть даже произведение, написанное совместно с Есениным. Точнее, авторов было целых четверо – Сергей Есенин, Сергей Клычков, Михаил Герасимов и она. Это был киносценарий с громким названием «Зовущие зори». Сценарий, как и многое другое, написанное в то время этими авторами, оказался довольно вульгарным. Начало такое: «Внутренность большого металлургического завода. Утро. Работа в полном ходе. На первом плане у токарного станка Молотов и Саховой. Молотов, время от времени жестикулируя, четко и отрывисто разговаривает с Саховым, который углублен в работу. Пробегает юркий, невысокого роста рабочий с кипой прокламаций и раздает их. Молотов бросает работу, подходит к Саховому в упор, кладет ему руку на плечо и трясет его, как будто хочет разбудить…».

Это революционная агитка. Чтобы «народным массам» было интересно смотреть – на экран подразумевалось перенести мелодраматические страсти. Герои палят из разных видов оружия («Назаров стреляет из браунинга. Белогвардеец падает к ногам лежащего Молотова. Наташа бросается к Молотову...»).

Так как все четверо авторов киносценария были поэтами, то стихи в сценарии тоже присутствовали – авторства «пролетарского поэта» Михаила Герасимова («Труба, как факел надмогильный, // Кадит безмерно в небеса, // Но все живей сквозь дым кадильный // Звезд златоокая краса…»). Герасимова большевики расстреляют в 1937 году.

Сценарий перенести на экран не удалось. Слишком масштабное подразумевалось произведение – со штурмом Кремля и другими массовыми сценами. Пролеткультовские поэты и примкнувший к ним Есенин тогда бредили мировой революцией. Одна из частей фильма так и должна была называться: «На фронт мировой революции». В руках одного из героев должна была оказаться газета «Правда» с крупным заголовком: «Мировая революция разгорелась в громадный пожар». Сценарий заканчивался словами: «Пение толпой и войсками "Интернационала", торжественное и воодушевленное». Этот сценарий в четырёх частях Надежда Павлович впервые смогла опубликовать в альманахе «Литературная Рязань» только в 1957 году. К тому времени из четырёх авторов-революционеров в живых останется только она. Есенин повесится, Клычкова и Герасимова расстреляют в 1937 году.

«Все мы были очень разными, - напишет в воспоминаниях Надежда Павлович, - но все мы были молодыми, искренними, пламенно и романтически принимали революцию - не жили, а летели, отдаваясь её вихрю. Споря о частностях, все мы сходились на том, что начинается новая мировая эра, которая несет преображение (это было любимое слово Есенина) всему - и государственности, и общественной жизни, и семье, и искусству, и литературе...». Вот этот самый вихрь их и закрутил. И не только их, но и вообще тех, с кем Надежда Павлович общалась, кого боготворила (Блока), кого презирала (Гумилёва). Вихрь унёс многих, причём Блока и Гумилёва в один месяц – в августе 1921 года.

Четверо поэтов скооперировались неспроста. Это была такая концепция. По словам Павлович, поэты рассуждали так: «Обособленность человеческая кончается, индивидуализм преодолеется в коллективе. Вместо "Я" в человеческом сознании будет естественно возникать "Мы"». Решили творить коллективом. Евгений Замятин, сочинявший под Порховом роман «Мы» (читайте о Замятине здесь 14 октября) сделал это намного убедительнее. А поэты старались создать новую форму: художественно-документальную, с привлечением кинематографа. Поэты в то время всерьёз интересовались кино. Успешнее всего это получалось у Владимира Маяковского, который в том же 1918 году снялся в фильме  «Барышня и хулиган» (в основе сценария Маяковского была повесть Эдмондо д'Амичиса). В фильмографии Маяковского были ещё «Не для денег родившийся», «Закованная фильмой»… У Есенина такого успеха не было. На экран он не пробился.

В Псковскую губернию Надежда Павлович приехала в детстве – в 9 лет из Латвии в 1905 году. Училась в Новоржевской прогимназии, а потом оказалась в Пскове, поступив в Александровскую женскую гимназию, находившуюся на улице Гоголевской. Первые стихи она опубликовала в 1911 году в газете «Псковская жизнь». С Псковом у неё вообще было много связано. «Русские песни я услышала только в 9-10 лет на Псковщине», - написала она в воспоминаниях. Стихи Надежды Павлович той поры – стандарт провинциальной лирики. Незатейливые пейзажные зарисовки на местную тематику, достойные того, чтобы опубликовать их в «Псковской жизни»: «Великая в закатном блеске, // Все небо в пурпурном огне; // Мороз рисует арабески // На голубом моем окне...». Пролеткультовского напора ещё не чувствуется. Обычные девичьи наблюдения.

В разных послереволюционных литературных союзах Надежда Павлович занимала секретарские должности. Вот протокол № 1 от 4.VII.1920 г. общего собрания Петроградского отделения Всероссийского профессионального Союза Поэтов: «Присутствуют: Блок, Оцуп, Эрберг, Рождественский, Георгий Иванов, Нельдихен, Павлович. Председатель Блок, секретарь Павлович».

Позднее состав петроградского отделения немного изменился. «Председателем был избран Блок, - рассказывала Надежда Павлович, - секретарями Рождественский и я, членами президиума были Оцуп, Лозинский, Эрберг, Зоргенфрей. Позднее в президиум вошла и М. М. Шкапская». Из всех перечисленных, как минимум трое были из Пскова – Мария Шкапская, Вильгельм Зоргенфрей (о нём читайте здесь 3 ноября) и  Надежда Павлович.

«Когда я попала на вечер Блока в Петрограде, - вспоминала Надежда Павлович, - то сразу почувствовала разницу в настроениях московской и здешней публики. Реакционно настроенная часть литераторов охладела к нему после поэмы «Двенадцать». Среди молодежи выделялась группа начинающих поэтов - учеников Н. С. Гумилёва, явно оппозиционная по отношению к Блоку».

О Гумилёве и «гумилятах» Надежда Павлович отзывалась нехорошо: «Гумилёв и «гумилята» держались особым кланом, чувствуя свою связь с акмеизмом и старым «Цехом поэтов»… Гумилёв держал себя «метром». Мелкие черты лица - действительно, словно с «персидской миниатюры», - осанка и движения офицера. Надменный и втайне застенчивый, считающий поэзию как бы государством в государстве, а себя ее законодателем, русским Мелларме, он говорил о Блоке: «Он лучший из людей, не только лучший русский поэт, но и лучший из всех, кого я встречал в жизни. Джентльмен с головы до ног. Чистая, благородная душа, но он ничего не понимает в стихах, поверьте мне» (Э. Голлербах. «Воспоминания о Гумилёве»). Поэма «Двенадцать» для него была принципиально неприемлема. Думаю, что и самая форма поэмы шокировала его. Для Блока же «гумилёвщина» была непереносима».

Это была неприязнь революционеров к контрреволюционерам. О Блоке Павлович писала потом много и в прозе, и в стихах, сочинила о нём даже целую поэму – конечно же, в 12 главах. В воспоминаниях Надежды Павлович о Блоке есть такие строки: «Особенно раздражало его пагубное, как он считал, влияние Гумилёва на молодежь, уводящее от «музыки революции», которую Блок призывал неустанно слушать».

Под «музыку революции» тогда «танцевали» многие, уловив ритм и надеясь одним насилием победить другое насилие. Путь оказался тупиковый, но тогда «поэты-революционеры» этого не понимали, считая, что их поэзия связана с жизнью, а поэзия того же Гумилёва от жизни оторвана. Надежда Павлович позднее напишет: «Искусство для искусства, самодовлеющее, оторванное от самого смысла жизни, от развития или потрясений народной жизни, - для Блока было глубоко враждебно. Все его принципиальное расхождение с Гумилёвым выражено в последней предсмертной статье «Без божества, без вдохновенья», самое название которой звучит, как точная формула. Они «стопят самих себя в холодном болоте бездушных теорий и всяческого формализма», - писал Блок»

Но уже в конце 1921 года, задолго до появления этих воспоминаний, противопоставление Блока и Гумилёва стало неактуальным. Надежда Павлович отправится в монастырь – в Оптину Пустынь. Это будет в 1921 году. К тому времени Надежда Павлович, не оставляя секретарской революционной деятельности, перешла от умершего Александра Блока к живой Надежде Крупской.

Резкие переходы от православия к идее всемирной революции (она же – «мировой пожар») и обратно удивлять не должны. Достаточно перечитать поэму «Двенадцать» Блока (о Блоке читайте здесь 7 августа). Революционные идеи были заменой христианской вере, частично с ней пересекаясь. А с врагами революционеры поступали так, как в средневековье поступали с веротступниками.

Первоначально старец Нектарий Оптинский (Николай Тихонов) считал, что Оптина Пустынь не для таких как Надежда Павлович. Но потом своё отношение к ней переменил, благословив её на послушание. Она прожила в монастыре два года, работая в Оптинском краеведческом музее. Но монастырь в 1923 году закрыли, а старца Нектария арестовали. Далеко увозить не стали, превратив в тюрьму монастырский хлебный корпус.

Как рассказывали очевидцы: «Он шёл по мартовской обледеневшей дорожке и падал. Комната, куда его посадили, была перегорожена не до самого верха, а во второй половине сидели конвоиры и курили. Старец задыхался от дыма. В Страстной Четверг его увезли в тюрьму в Козельск. Позднее из-за болезни глаз старца перевели в больницу, но поставили часовых...».

Здесь как раз и пригодились связи Надежды Павлович. Ссылаясь на знакомство с женой Ульянова (Ленина), она представилась внучкой Нектария. Большевики не стали оптинского старца наказывать слишком строго (как позднее наказали других, связанных с монастырём). Основательницу Оптинского краеведческого музея Лидию Защук и архимандрита Исаакия Оптинского (Ивана Бобракова) большевики расстреляют в 1938 году, а протоиерея Сергия Мечёва – в 1942. Лидию Защук (игуменью Августу) будут допрашивать 16 суток подряд, не давая спать и садиться. Когда она падала, ей обливали холодной водой, стараясь узнать имена сестёр монастыря. Вскоре всех расстреляют и тайно закопают в лесу на 162-м километре Симферопольского шоссе под Тулой. Характерно, что арестуют их примерно тогда же, когда арестуют соавторов Надежды Павлович – Михаила Герасимова и Сергея Клычкова. В 1918 году, когда Надежда Павлович, Сергей Есенин, Михаил Герасимов и Сергей Клычков мечтали о новой эре и преображении («начинается новая мировая эра, которая несет преображение»), то не совсем это имели в виду.

С Оптиной Пустынью так или иначе будет связана вся оставшаяся жизнь Надежды Павлович (арестованного, а позднее расстрелянного Сергия Мечёва она в тюрьме посещала), тайно под псевдонимами публиковала богословские статьи в «Богословских трудах» (под именем архиепископа Антония (Мельникова)). Так что «архиепископ Антоний» – это тоже Надежда Павлович. В 70- годы она добивалась реставрации Оптиной Пустыни. В 1974 году Оптина Пустынь всё-таки получила статус памятника культуры и была поставлена на государственную охрану. Как писала Надежда Павлович, «Разбойник Опта правил свой разбой // Над тихой Жиздрой, на холмах зеленых. // И рядом с Оптой стали мы с тобой, // Повинные в деяньях беззаконных…».

Ещё в 20-е годы Надежда Павлович (под псевдонимом Михаил Павлов) занималась литературной критикой, делала переводы (например, Яна Райниса, о котором читайте здесь 12 октября). Воспоминания в стихотворной форме она часто писала в стихах. Самое известное – поэма о Блоке, написанная ещё до войны, но изданная только в 1962 году. Она многое сочиняла "в стол", издавая, в основном, детские книги или переводы. Свою поэму о Блоке она одному из первых прочитала Владимиру Пясту – поэту и биографу Блока. «Пяст, слушая поэму, очень волновался, потом сказал — над ней хочется плакать, - написала Надежда Владимиру Княжнину. - Это не потому, что она такая хорошая, а потому что мне удалось дать некоторые черты и слова А. А.. Они каким-то чудом легли в стих. Я тогда во сне даже видела стихи. Сейчас в свободные часы дорабатываю, исправляю, а кончить надеюсь летом».

У Надежды Павлович много таких стихотворных воспоминаний – о Горьком, Брюсове, Вячеславе Иванове, Ахматовой… И, конечно, о Есенине («Голубоглазый озорной мальчишка, // С ребятами по стежке полевой // Ходил он в школу, ночь не спал за книжкой, // Но иногда бывал он сам не свой…»). В 60-е годы она снова писала о Пскове и окрестностях – в циклах «Пушкин в Михайловском» и «В родном Пскове». Эти стихи стилистически совсем не отличаются от тех, что она публиковала в Пскове в 1911-1914 годах: «Снова девочка-гимназистка, // Я стою у впаденья Псковы. // Снова небо июньское близко// Всем пожаром своей синевы. // И стены, и древние башни, // Белеющий пух тополиный… // Я помню не полдень вчерашний – // Столетия половину…». Большинство псковских поэтов последних лет тридцати пишут в той же стилистике о том же самом. Пскова, Мирожка, Великая, собор, простор, дозор, «величавая стать»… О преображении она тоже не забудет: «А сколько для сердца здесь внове: // И люди, и песни, и зданья! В ожившем стремительном Пскове // Эпохи я слышу дыханье…».

Из подвалов доносится «музыка революций».
На неё накладывается молитва.
Вихри враждебные всё ещё вьются.
Брусчатка чем-то алым залита.

Что это может быть?
Но что бы ни было – это можно пить.

Столбы, боги, святые, сумерки…
Над площадью разносится первый гром.
На площади толкутся одни лишь умники.
Но какой-то дурак движется напролом.

Кто это может быть?
Кто бы ни был – его невозможно убить.

В самом центре разгорается весёлый пожар,
Но самый умный истерику закатил,
Руки заломил и к сердцу прижал.
Из подвала доносится революционный мотив.

Что это? Новое средство рвотное?
Но чтобы ни было – музыка и слова народные.

 

Просмотров:  1936
Оценок:  2
Средний балл:  10